Тексты, представленные на этой странице, вряд ли можно назвать рассказами. Это лишь короткие плоды давних попыток юношеского творчества — прозаические миниатюры, иногда состоящие всего из пары предложений. Так сказать, разминка пера и мысли.
Ссылки для быстрого перехода:
Звезда
Однажды в раю
Новогодние желания
Мечты
Дело жизни
Сезон охоты
О философии и религии
Недетская сказочка
Полет
Инерция
Легенда
Месть
Мы вышли на улицу, когда стало уже совсем темно. Было довольно холодно, и мы жались в кучу, но скорее не от холода, а от страха перед собственной смелостью. Мы шли воровать звезды.
Мы прошли уже полнеба, когда я увидел ее. Я не мог оторвать от нее взгляда, так ярко и притягивающе сияла она в бездонной черноте ночи. Я должен был достать ее! Соскальзывая с гладкой небесной тверди, ломая ногти и сжимая зубы, я карабкался все выше и выше. И вот мне осталось только протянуть руку и взять ее. И я протягиваю руку и аккуратно беру ее в ладонь, но тут же с криком выпускаю — она больно обжигает меня. “Как она горяча!” — думаю я и с отчаянием смотрю, как медленно и долго плывет она в ночной свежести к земле, и даже не успеваю загадать свое самое заветное желание. А она уже погружается в спокойную гладь большого синего озера. Нет ни вспышки, ни пара, — лишь только тихий всплеск и идущая ко дну непогасшая искорка. И вдруг озеро начинает покрываться льдом. Я с ужасом смотрю на свою руку — на отмороженной ладони навсегда отпечатался ее холодный портрет.
Адам стоит, упираясь плечом в стену и опустив голову, в которой все гудит и кружится. Он раньше и не думал, что из яблок можно приготовить такое крепкое вино, но его жена — хорошая хозяйка. Адам вспоминает жену и ему кажется, что она сейчас стоит за его спиной. Он медленно поворачивает голову и видит перед собой чьи-то глаза. Адам напряженно смотрит в них, пока не понимает, что это зеркало. Тогда он плюет на стену и поворачивает голову дальше. Сзади за ним никого нет, но чувство чьего-то присутствия не проходит. Адам опускает глаза и видит кота, который сидит у его ног и спокойно облизывает лапы. Прогнав кота нервным движением ноги и едва не потеряв при этом равновесие, Адам двигается к двери в спальню и пытается открыть ее. Он налегает на дверь всем весом, но она не поддается. Адам надолго задумывается, а затем тянет ручку на себя. Дверь открывается, ударяя его по плечу. “Я пьян”, — догадывается Адам и входит в комнату. На кровати, закутавшись в сорванную со стола скатерть, спит его жена Ева. На стене губной помадой сделана неаккуратная надпись: “Лучше похмелье, чем райская скука”. На слове “скука” помада заканчивается, и предложение дописано чем-то из того, что раньше можно было есть. “Ну и влетит же нам завтра”, — трезво рассуждает Адам и засыпает, не дойдя до кровати...
В воздухе пахло хвоей и мандаринами, а еще пролитым шампанским. Со всех сторон что-то вспыхивало, горело, искрилось, взрывалось, сыпалось, мигало и шипело, и среди этого шума то и дело мелькали чьи-то яркие и блестящие платья и костюмы. Праздничный стол еще сохранил остатки изобилия, но елочные лапки уже лежали не только в вазах, набитых ватой и конфетти, но и в некоторых блюдах. Где-то играла музыка, которую все, казалось, хотят перекричать. От этого кружилась голова, и я сидел, отрешившись от всего и кусая яблоко, одновременно пожирая глазами мандарины. Было скучно, и от нечего делать я решил проверить, любые ли желания сбываются в новогоднюю ночь.
Я уже знал, что если чего-то очень-очень захотеть, то можно это и получить, но начинать с самых заветных желаний не следовало, и тогда я захотел ананаса. Я четко представлял себе его зеленую шишку, источающую тонкий аромат, и желал, чтобы он материализовался прямо у меня на ладони. Вместо этого кто-то ударил меня по протянутой ладони и окатил запахом табака и еще какой-то дряни. Пожелав себе спокойствия, я заставил себя захотеть денег, что было не так уж и трудно. Не обращая внимания на стрелявшие в ухо хлопушки, я мысленно перелистывал купюры, наслаждаясь их тихим хрустом. Через пятнадцать минут я уже ненавидел деньги, которые почему-то никак не хотели очутиться в моих карманах. Не зная, что бы еще пожелать, я задумался о маленьких человеческих радостях. И вдруг я ощутил на своей руке чье-то легкое прикосновение. Открыв от удивления глаза несколько шире, чем следовало бы, я взглянул на нарушителя своего спокойствия и обомлел. Это была моя мечта. Она улыбалась мне легкой улыбкой и что-то тихо говорила или спрашивала, но до меня уже не доходил смысл ее слов. Она заметила это и улыбнулась чуть шире, отчего я вообще потерял контроль над собой и попытался что-то произнести вслух, но слова из меня не выходили. Ее взгляд стал озабоченным, и тогда я, собрав все силы, стряхнул с себя оцепенение и зачем-то предложил ей мандарин, подав вместо одного целую вазу и сбросив при этом со стола фужер. Я по-прежнему ничего не понимал, но Новый год только начинался, а это значило, что у меня еще все впереди...
Нет, я не хочу больше быть самим собой! Не хочу, потому, что знаю, что на этой земле есть ты, и что мне, такому, как я есть, ты можешь позволить только мечтать, да и то только потому, что не можешь этого запретить. И, благодаря и кляня судьбу за это, я наслаждаюсь единственной доступной мне возможностью. Я мечтаю о том, как однажды превращаюсь в легкий ветерок и лечу к тебе, и играю твоими волосами, и обвеваю твой нежный стан, прижимаясь к твоей талии, ласкаю твою кожу, преодолев легкую ткань одежды, согреваю тебя своим дыханием и втекаю в твои уста невесомой свежестью. Я хотел бы быть травой, чтобы ложиться у твоих ног, чтобы иметь возможность касаться их бархатистой кожи, чтобы смягчать каждый твой шаг, чтобы нести тебя всегда на своих руках, чтобы дарить тебе прохладу и мягкость. Я хотел бы быть солнцем на безоблачном небе, чтобы освещать твой путь, чтобы дарить тебе все свое тепло, чтобы иметь возможность смотреть на тебя, на твое тело, сводящее меня с ума, на твои глаза, которые затмят миллиарды солнц своей бесконечной лучистостью. Я хотел бы быть музыкой и дарить тебе всего себя, проникая в твое сердце и приводя в гармонию все твои чувства, отдавая свой голос тебе до последнего вздоха. Я хотел бы быть водой и растекаться собой по твоей коже, обтекать тою фигуру, рассыпаясь на маленькие капельки и задерживаясь ими на твоих ресницах, на твоих губах, на твоей груди — задерживаясь всюду и сбегая через мгновение тоненькими ручейками по божественному контуру до следующей остановки. Как жаль, что каким-то простым вещам доступно это все, и что и тысячной доли этого не может получить человек, не избранный тобой. Как больно, когда мечты разбиваются об острые камни реальности. Как часто это происходит. И ничего не остается. Кроме мечты.
Наконец-то! Свершилось! Закончено дело всей моей жизни. Позади бессонные ночи, проведенные в лаборатории в обществе пробирок и микроскопов. В прошлом головные боли от всех этих клеток, хромосом и ДНК. Нет больше пустых флаконов из-под сердечных капель и мегалитров кофе, выпитых для отпугивания сна и усталости. Я наконец-таки создал его, своего двойника, который абсолютно ничем не отличается от меня. У него нет ни одной клетки, ни одной молекулы, которые бы отличались от моих. Это вызовет бурю в научном мире, это станет мировой сенсацией. Имя доктора Эяра О Хэша будет знать каждый. Это будет мой триумф, мой звездный час. Никто в мире пока еще не совершал ничего подобного, и ни один человек в мире, кроме меня и моего помощника Ооды, не знал, над чем я работал столько лет. И вот передо мной лежит плод упорного многолетнего труда — точнейшая моя копия, второй доктор Эяр О Хэш. Впрочем, нет, он будет отличаться от меня своим именем: в мире не должно быть двух полностью одинаковых личностей. Его будут звать Нир Иу. Я недолго выбирал это имя, точнее, я вообще его не выбирал, его придумал Оода. Но я заглядываю вперед: Нир пока еще не я. Осталось только одно маленькое мероприятие, после которого он точно станет мною — необходимо перенести всю информацию из моего мозга в его, всю мою память, все мысли, когда-то возникавшие в моей голове. И я сейчас сделаю это с помощью уникальной машины, которую нам с Оодой пришлось создать для осуществления моего замысла. Всего за пятнадцать секунд она прочитает все, что находится в моей голове, не упустив ни одного бита информации, и поместит все это в мозг Нира, и вот тогда он точно станет моим двойником. Пятнадцать секунд до совершения чуда. Не дыша, я включаю прибор...
Что происходит? Почему я лежу? Я ведь только что сидел, прикрепив к голове датчики моего прибора. Да, вот они, еще на месте. Тогда что случилось? Почему на мне нет никакой одежды? Не может быть! Я лежу на месте, где должен был находиться Нир. Но где же он? Что произошло? А, вот он! Он уже одет, на нем белый халат. Сколько же времени я здесь лежу? Мне кажется что только минуту назад я включил прибор и после этого я ничего не помню. Нир улыбается и что-то говорит. Что он сказал? Он сказал... Нет, этого не может быть! Он сказал, что это я.., что это меня теперь зовут Нир Иу!..
Светает. Скоро должен прийти Оода. Что я ему скажу? Я не знаю, что случилось, но я знаю, что в мире не должно быть совершенно идентичных личностей. Хорошо, что я запретил Ооде присутствовать при решающем опыте. Я объясню ему, что эксперимент не удался и во избежание последствий мне пришлось разложить моего двойника на атомы. По-моему, не должно быть ничего удивительного в том, что опыт сорвался. Только меня теперь мучает один вопрос: кто я — убийца или самоубийца? Я уже не ученый, уничтоживший плод своего труда, а скорее наоборот, ведь меня теперь зовут Нир Иу. Но об этом никто не узнает.
Сегодня открылся сезон охоты на уток, а она об этом совсем не знала. Не знала еще и многое другое, например, как можно быстро очистить птицу от перьев, не сжигая их вместе с кожей, как это обычно делают те, кому лень поработать руками. Не знала она и того, что к мясу птицы не следует добавлять много специй — они уничтожают его нежный вкус. То, что некоторые предпочитают готовить птицу, запекая ее в фольге до образования золотистой хрустящей корочки, ей тоже было неизвестно. Она не знала, что при сервировке стола с дичью салфетки — чуть ли не самая необходимая вещь. Ей было невдомек все то, что считается для нас таким обычным и простым.
Она не знала, как больно ловить грудью дробь. Этим летом она впервые вывела птенцов...
Воробей никогда раньше не видал страусов, поэтому, когда впервые встретил одного представителя этого семейства, то по простоте своей врожденной принял его за большую курицу. Таких больших кур он, понятное дело, тоже никогда раньше не видел, но чтобы не утруждать себя, он не стал копаться в своих скудных орнитологических познаниях.
Страус тоже видел воробья впервые, однако он не был птицей любопытной, и даже не стал бы разговаривать с ним, если бы тот не заговорил первым.
— Вот те на! — удивленно свистнул-чирикнул воробей, возбужденно порхая вокруг страуса. — Вот это громадина! Это ж как тебя кормят!?
— Я ем сам, — не понял воробья страус. — А ты, собственно, кто? — страусу не хотелось разговаривать неизвестно с кем.
— А ты отгадай, — оживился воробей.
Страус стал вспоминать, что ему рассказывали перелетные птицы о далеких неведомых странах, откуда, судя по всему, прилетела сюда эта мелкая пташка.
— Ты — синица, — неуверенно сказал страус, чтобы что-нибудь сказать.
— Не угадал! — радостно зачирикал воробей. — Эх, ты! Кто же ее из рук выпустит, она же не журавль — куда хочу, туда лечу.
— Мог бы и сам представиться, — обиделся страус.
— Вот еще! Не велика птица, — не очень точно заметил воробей, однако представился.
— Очень приятно! Страус, — ответил страус.
— А я думал, ты курица, — честно признался воробей.
— А что это — курица? Это что-то вроде синей птицы?
— Да нет! Она вообще не птица. О ней так и пишут — не “Жар-птица”, а “жар. курица” — сам видел.
— А я знал одного павлина, так тот утверждал, что Жар-птица — это он, — вспомнил страус.
— Павлинов вообще не едят, — по-своему отреагировал на это воробей, хотя не был уверен в справедливости своего утверждения, поскольку не знал, что такое павлин.
Страус тоже не знал, едят павлинов или нет, и поэтому решил продолжить разговор о курицах.
— А они умные, куры?
— Куры — дуры, — срифмовал воробей и весело зачирикал. — Им же только палец покажи — засмеют.
Страус никогда не находил в пальцах ничего смешного и решил, что воробей прав.
А чем вы там у себя питаетесь? — поинтересовался страус. От этого вопроса у воробья в животе кто-то заиграл походный марш.
— Да я мы сейчас и от мякины не.., — начал было воробей, но осекся, вспомнив, что слово — не он: выпустишь — потом днем с огнем не поймаешь. — Слушай, а здесь ястребы не водятся? — решил переменить воробей тему разговора.
— Здесь слоны водятся, — флегматично ответил страус.
Воробей попробовал представить себе слона, и ему сделалось нехорошо.
— Мне, пожалуй, пора, — заторопился он. — Прощай.
Через секунду его уже и след простыл. “Интересно, что его так испугало?” — подумал страус. Ничего подозрительного кругом не было видно, но на всякий случай он спрятал голову в песок.
Вначале было Ничто. Потом возникло Все. Это Все начало сразу же изменяться. Изменения привели к рождению Солнца, Земли и Луны. Затем на Земле появилась Жизнь (а также Смерть). Жизнь тоже начала изменяться. И появился на Земле Бог. И назвал он Землю Землею, Жизнь Жизнью, а себя назвал Человеком. И стал Человек изучать Все и изменять Все, начав с Земли и Жизни. Но Человек — часть Жизни, а Жизнь — часть Земли, а Земля — часть Всего, и если Человек сделает что-то не так, он исчезнет, а если он все сделает так, он тоже исчезнет, потому что Все изменяется, и любая часть Всего имеет Начало и Конец. Тогда исчезнет и Бог. А Все останется и будет также изменяться. А если исчезнет Все, останется Ничто. А Ничто никуда не исчезнет. Никогда.
От удивления моя челюсть перестала сопротивляться силе гравитации, а глаза резко устремились вперед. Еще бы: я думаю, мало кому в гости является сам Князь Тьмы. Его появление было одновременно скромным и эффектным. Никаких взрывов, разрушений, огня и запаха серы — он просто возник в двух шагах передо мной из ничего и уставился на меня горящими желтыми глазами с вертикальными прорезями зрачков. Мое сердце почему-то бросилось мне в горло, а может, и еще выше, потому что волосы на голове отчего-то зашевелились. Но в горле все-таки что-то сидело, лишая меня дара речи. Я попытался сглотнуть и что-нибудь произнести. Как ни странно, мне удалось и то, и другое, вот только что я произнес, я так и не понял. И тогда мой гость взял инициативу в свои руки, которые, к моему удивлению, были лишены всяких копыт.
— Я пришел предложить вам заключить со мной одну небольшую сделку, об условиях которой вы, я думаю, догадываетесь, — начал он хорошо поставленным голосом страхового агента. Поскольку я не спешил убирать глаза со лба и что-то отвечать, он продолжал:
— Условия сделки таковы: подписав предложенный мной документ, вы получаете возможность в течение всей своей жизни наслаждаться всем, что только сможете пожелать. Ну, разумеется, есть некоторые ограничения: например, вам неподвластны души, а значит, чувства других людей; ваши желания будут ограничены различного рода фундаментальными законами, а также, скажем, ограниченностью земных ресурсов. Но уверяю вас, то, чем вы сможете владеть, гораздо больше того, о чем вы можете мечтать. — После этих слов он выдержал многозначительную паузу, не переставая пристально смотреть на меня, отчего я почувствовал себя неловко и попытался сделать несколько более невозмутимый вид. Он тем временем продолжал:
— Теперь об условиях сделки. За последнее время они несколько изменились, я бы сказал, они стали несколько гуманнее, — тут мне показалось, что он улыбнулся, хотя его лицо оставалось невозмутимым. — Сейчас даже у меня нет полной уверенности в том, что после вашей смерти ваша душа будет принадлежать мне. Дело в том, что вы должны будете согрешить, а как известно, любой грех можно искупить. Правда, цену для этого придется заплатить немалую, ведь вам предстоит убить человека.
От этих слов меня передернуло, хотя я даже не успел полностью уловить их смысл. Сатана заметил это и поспешил меня успокоить:
— Не волнуйтесь, этот человек не будет вашим родственником и не будет принадлежать к кругу ваших знакомых. Более того, я повторяю, что если вы, несмотря на все возможности, которые откроются перед вами, сумеете раскаяться в своем поступке и найти способ искупить свой грех, вы становитесь свободным. Человек, которого вы должны будете убить, не будет превосходить вас ни по физическим, ни по умственным показателям, но и не будет уступать вам по ним. Видите, я с вами вполне откровенен.
— А если я подпишу бумагу, и не стану никого убивать? — вдруг вырвалось у меня само собой, хотя у меня даже не было и мысли что-либо подписывать.
— Тогда я получу вашу душу, ничего не дав вам взамен. — Казалось, что голос его не изменился, но мне от этих слов стало как-то не по себе. — Так что, если вы подпишите бумагу, выбора у вас не будет. Но я уверен на все сто процентов, — тут он слегка нагнулся вперед и понизил голос, — после его смерти вы ни в чем не будете раскаиваться, поверьте мне. У вас есть время подумать до сегодняшнего вечера. Бумага остается здесь, а мне пора. — С этими словами он исчез, также неожиданно, как и появился.
Минут пять я стоял неподвижно, раздумывая, стоит ли вызывать "скорую". Затем я увидел бумагу.
Текст договора был написан ровным красивым почерком обычной тушью на такой же обычной бумаге, которую можно купить в любом канцелярском магазине. Впервые мне в голову пришла мысль, что все это чья-то остроумная шутка. Я, правда, не представлял, как можно организовать неожиданное появление нечистого и такое же неожиданное его исчезновение, но ведь в цирке фокусники вытворяют и не такие вещи. Чем больше я над этим задумывался, тем больше убеждал себя в справедливости этого предположения. И вот когда я полностью себя убедил, случилось непоправимое: не знаю, какой черт дернул меня за руку, но во мне проснулся какой-то карточный азарт, и я ни с того ни с сего подписал этот лист.
Пять секунд ничего не происходило, и я уже почти ликовал, но потом вдруг текст на бумаге начал исчезать вместе с моим спокойствием и способностью рассуждать, а вместо этого появился неописуемый ужас и надпись: "У вас трое суток, начиная с этого момента. Фотография на обороте." И огромными красными буквами, смеющимися мне в лицо, было добавлено: "Я никогда не проигрываю". Дрожащими руками я перевернул листок, и мое сознание помутилось: там была моя фотография...
"... По свидетельству очевидцев, удар молнии стал причиной пожара в здании детского приюта имени св. Антония на Редстоунстрит. Только благодаря мужеству и самоотверженности одного из свидетелей этого события удалось спасти жизни тридцати шести малышей. Однако сам этот человек из горящего здания не вышел. Личность погибшего пока не установлена."
Однажды ко мне явился ангел. Он торжественно сложил крылья и набрал полную грудь воздуха, как будто собирался произнести длинную речь, но вместо этого неожиданно тонким голосом он сказал: "Пора! Лети за мной". "Но я не умею летать", возразил я. "Умеешь!" — сказал ангел. — "Только тебе об этом никто не говорил и ты этого не знаешь".
И мы полетели. Лететь было очень приятно, но с непривычки я быстро устал. И тогда ангел вдруг начал падать. Он падал стремительно и влек меня за собой. Но я уже умел летать и из последних сил отчаянно сопротивлялся. Наконец мне удалось оторваться, а он продолжал снижаться в одиночестве. Ангел упал уже так низко, что у него начали расти копыта, и мне больше не хотелось удерживать его от падения. Я вернулся на землю, чтобы насладиться своим полетом, но тут чей-то голос сказал мне: "Ты дал ему упасть, хотя мог спасти. Ты не будешь летать". И я упал и разбился. Однако, разбившись, я перестал быть собой, и теперь я жду, когда кто-нибудь снова скажет мне, что я умею летать.
Он так долго искал свою мечту, что когда наконец нашел ее, то не узнал, не поверил, и прошел мимо. Теперь ее ищет его отчаяние...
Огненным шаром всплывала годами погребенная в пучину памяти легенда, услышанная когда-то давным-давно от престарелого колдуна из племени тхенга. Душным вечером он сидел у костра и, закрыв глаза, медленно покачивался из стороны в сторону, нараспев произнося слова этого древнего красивого предания. Где-то далеко, у Великих Озер Тиукаари, – загадочным голосом повествовал он, – растет волшебный говорящий цветок мембу. Ни один человек на свете не знает, как выглядит этот цветок, но старый колдун слышал когда-то от своего деда, а тот от своего, и так далее, что цветок этот расцветает только после своей смерти, и тот, кто вдруг нечаянно сломает или сорвет его, от беспредельной красоты распустившегося бутона навсегда теряет зрение и часто рассудок...
...Неземной крик, казалось, навечно застрял в ушах, натягивая нервы и сковывая тело, а в застывшей ладони из тоненького стебелька огненным фонтаном взрывался, разбухал, искрился и сверкал, изнывая и изнемогая от насыщенности цветов и изобилия оттенков непередаваемо, сказочно красивый цветочный бутон...
А потом спустилась тьма...
Спички никак не хотели зажигаться. Ломаясь в дрожащих руках, они шипели, дымили, воняли серой и падали в снег, так и не родив маленького язычка пламени. А сумерки сгущались неожиданно быстро, предательски пряча ясность окружающих предметов, и с неумолимым приближением тьмы приближались они, – те, чье тяжелое дыхание уже несколько часов преследовало охотника. Теперь же оно стало еще ближе. Охотник нервно вырвал из коробка с десяток спичек и изо всех сил ударил ими по его вытертой боковой поверхности. Сверкнули искры, и с ядовитым шипением одна за другой спички охватились пламенем. Посыпанная порохом береста вспыхнула мгновенно, и яркое пламя холодно блеснуло в прячущихся в кустах жаждущих крови глазах. Охотник не зря развел костер прямо под деревом – сухие елочные лапки с замерзшими на них сосульками – единственная пища для несмелого еще огня, доступная охотнику. Конечно, этого вряд ли хватит на ночь, может быть, он попробует жечь сырые зеленые ветви или свою одежду. Главное – дождаться утра, ведь если костер погаснет ночью, ружье ему не поможет, а утром, возможно, он сможет хоть как-нибудь сражаться, и выстрелы могут привлечь чье-нибудь внимание. Пока горит огонь, они не приблизятся, а лишь будут ходить вокруг, скуля от злости и медленно сужая круги по мере угасания костра. Вот тогда заговорит его ружье. Шесть патронов, из них два с мелкой дробью. Шесть патронов на всю стаю.
Мертвая волчица лежит на снегу, и пляшущие блики огня высвечивают на ее шерсти еще влажное, но уже покрывающееся по краям инеем бурое пятно, а матовые глаза невидящими зрачками устремлены в темноту, как будто ждут оттуда отмщения.